Долина костей - Страница 8

Мы жили в трейлере в Кэфри-Парке, близ реки Сили, примерно в восьми милях от Вэйленда по двести семнадцатой дороге округа Калуга. Чудное было местечко: четыре аккуратные линии мобильных домов, игровая площадка, футбольное поле, красные столики для пикников на глинистом берегу реки, шаткий причал и лавка со всем необходимым. Пока отец копил деньги на этот «кенурот», он работал на одну компанию в Панама-сити. Работа была связана с отлучками, порой долгими, и когда его не было, наша жизнь замирала: мы сидели, дожидаясь второго пришествия на манер первых апостолов, только без Святого Духа.

В общем, мой отец был чертовски привлекателен, и мама искренне считала, что ей повезло, раз она заполучила такого хвата, хотя и сама была не какой-то там мымрой или крокодилом в юбке, а скорее красой всех танцулек в округе Калуга. Ростом она, пожалуй, была даже на волосок выше отца, если мерить без обуви, но этого практически никто не замечал, потому что папочка всегда носил ковбойские сапожки с каблуками в два с половиной дюйма, поднимавшими его настолько близко к небесам, насколько это вообще возможно. Это не мои слова, так говорила бабушка Бун, мне же остается лишь полагаться на бесконечную милость Господа. После смерти, не сейчас.

Когда я говорю «бабушка Бун», вы, небось, воображаете себе скрюченную каргу в застиранном цветастом платье и, может быть, с зажатой в беззубых челюстях кукурузной кочерыжкой, но, когда я родилась, Морин Бун было лет тридцать восемь, и никто бы не назвал ее ни скрюченной, ни линялой. Более того, она выделялась из всей родни, поскольку служила бухгалтером в лесозаготовительной компании, и не только закончила школу, а еще и пару лет посещала колледж, тогда как остальные, подозреваю, относились к тем, кого называли «белыми отбросами». Или «трейлерным отребьем». Собственно говоря, я думаю, что бабуля единственная из всех Бунов округа жила в настоящем доме. В старом флоридском фермерском доме с верандой, покрытой выцветшей белой краской, из-под которой проступали серые сосновые доски.

Что мне досталось от бабушки, так это любовь к письменному слову, к тому, чему была по-настоящему предана она. Одно из самых ранних моих воспоминаний связано с тем, как она учит меня читать. Это происходит в нашем трейлере: я сижу у нее на коленях в дедушкином кресле, телевизор, в кои-то веки, выключен, мама отлучилась куда-то со школьными подружками, малость поизносившимися королевами школьных балов, отец в рейсе, а в моем ухе звучит тихий бабушкин голос. Правда, что она читает, мне уже не вспомнить. «Ночную луну», «Ты ли моя мама?», «Маковую коробочку» — что-то из этого. Мне года три или четыре. И глядя на то, как она обводит пальцем знакомые черные очертания букв, из которых складывается слово «коробка», я вдруг понимаю, что могу сделать так, чтобы оно зазвучало в моей голове до того, как его произнесет бабушка. Получалось, что я могу включить книжную историю в своей голове, как телевизор. А это, как я скоро поняла, значило, что я могу прочитать что угодно, любую книгу в доме бабушки, любую книгу в крохотной городской библиотеке Вэйленда.

Не исключено, что на самом деле это выдумка и правды здесь не больше, чем, возможно, в знаменитой истории обращения святого Августина: о детском голосе, воззвавшем к нему во дворе, повелевая взять и прочесть стих, открывший его сердце для вхождения Святого Духа, — но уж такие шутки проделывает с нами память. Кто знает, что случилось на самом деле, да и кого это в действительности интересует? Важно то, что мы черпаем из этого нынче, а подлинная истина, истина Святого Духа, в том, что я до сих пор могу уловить воспоминание о том воодушевлении, той трепетной радости, которая охватила меня, когда я поняла, что такое чтение. Это было второе из самых важных духовных событий моей жизни.

Папе и маме я о своем открытии не рассказала. Сейчас, стараясь честно ответить на вопрос «почему», я не уверена, то ли поступила так непроизвольно, то ли, даже будучи совсем крохой, сообразила, что родители не обрадуются, узнав, что я смышленее, чем они. Грамоту они, конечно, так или иначе знали, но не держали в доме ни единой книжки, и хранить эту тайну даже для четырехлетней девчушки не составило особого труда.

Вы не верите, что я могла скрывать такое достижение? Вы уверены, будто дети хотят, чтобы их хвалили, и с чего бы мне утаивать свой талант? Почему вообще существует перверсия даров? Или спасение от них? Святой Игнатий Лойола хотел стать конкистадором, Гитлер — художником. Давайте пока назовем это происками сатаны и подождем окончательного разъяснения от психологической науки.

У бабушки, конечно, была уйма книг, но мама не любила, когда я оставалась у бабули, и, кажется, досадовала на свою мать из-за того, что той хотелось побольше бывать с внучкой, и на меня из-за моего тяготения к ней. Это было что-то вроде ревности, хотя, когда я была с мамой, она не особо-то мной интересовалась. Да, завистливая ревность. Да простит ее за это Господь, как простила я.

К тому времени, когда мне исполнилось пять лет и я пошла в школу, мне уже удалось прочесть «Черного красавчика» и «Туман Чинкотига», а также я умела пользоваться словарем, чтобы отыскивать незнакомые слова. Собственно говоря, я думала, что сама изобрела способ нахождения слов в словаре, сделав открытие, что они в этой толстой книге расположены в том же порядке, что и буквы в алфавите! Помнится, меня очень огорчило, когда я, увидев бабушку со словарем в руках, спросила, зачем он ей, и выяснила, что мое открытие сделали задолго до меня. Впрочем, не исключено, что и это лишь очередная шутка памяти.