Долина костей - Страница 58

В общем, Кармен спросила меня, что не так, я поделилась с ней, и она сказала, что мне нужно в больницу, от чего я, по понятным причинам, категорически отказалась. Тогда Одри, женщина постарше, с двумя детишками, порекомендовала наведаться в сестринский фургон, то есть к одной монахине, которая развозила по бомжатникам бесплатные лекарства, осматривала хворых и не задавала лишних вопросов.

— Ты ведь в бегах? — спросила Одри, и я созналась, что да.

Томми и Кармен отнесли меня на парковочную площадку на шоссе Дикси, где под оранжевыми фонарями стоял старый белого цвета хлебный фургон, окруженный маленькой группой бездомных пациентов. Изнутри он был ярко освещен, там имелись металлический табурет, полки и какие-то шкафчики. Хозяйка, женщина лет сорока, чья гладкая коричневая кожа казалась еще темнее на фоне белоснежного платка, носила очки в стальной оправе, из-под которых смотрели серьезные, умные глаза. У нее был высокий лоб, но казалось, будто с ее лицом что-то не так — правая сторона перекашивалась, производя впечатление самодовольной, насмешливой улыбки. На самом деле насмешкой там и не пахло, наоборот, она относилась к своему делу с величайшей серьезностью. На ней было серое платье, белый передник, как у повара из ресторана, цепочка с тяжелым серебряным распятием на груди, значок и еще одна тоненькая цепочка с какой-то малюсенькой бронзовой или латунной висюлькой… Женщина выглядела так, будто весила все девяносто фунтов, но ее хватка, когда она, захлопнув дверь перед зеваками, помогла мне сесть на табурет, походила на хватку жокея. Так я повстречала Тринидад Сальседо, первую в своей жизни сестру Крови.

И вот с меня сняты джинсы и трусики, насквозь пропитанные кровью. Измерены температура, кровяное давление. Я плакала от боли. Она внимательно меня осмотрела, прощупала низ живота и принялась осматривать мою промежность: потом был запах и резкая боль. Я взвыла, и от боли, и от непонимания — что же со мной неладно?

— И давно ты беременна? — спросила она, поднимая голову над моим животом.

— Да вы что, спятили? Ничего я не беременна!

— Теперь уже нет, но была беременна, и у тебя случился выкидыш!

Она обрабатывала мою промежность, а на меня, едва утихла боль, накатила тошнота. Сестра дала мне какие-то таблетки, я проглотила, запила стаканом воды и потянулась за своими окровавленными джинсами.

— Как тебя зовут?

Я назвалась Эмили, она тоже представилась.

— Занимаешься проституцией?

Ну, ничего себе вопросик от монахини! Я совсем уж было собралась что-нибудь сбрехнуть, но неожиданный, незнакомый импульс оттолкнул ложь прочь. Да, сказала я, но теперь брошу. Хорошая девочка, похвалила она, и в тот самый момент я поняла, что это правда. Она вручила мне флакон, сообщив, что у меня лобковые вши и этот шампунь-инсектицид поможет от них избавиться, а еще я получила отксерокопированный список мест, где можно принять душ.

В дверь фургона постучали. Она открыла, и внутрь сунулся старый бродяга с глубокой раной на лбу. Монахиня впустила его, а меня отодвинула в угол. Я села на ящик и стала смотреть, как она работает. С бродягой Тринидад говорила дольше, чем со мной, обращаясь к нему по имени: видимо, он посещал ее не впервые. От него воняло, и я удивлялась, как она может прикасаться к такому грязнуле, и неожиданно ощутила смутную зависть, разозлившую меня.

Наконец заштопанный и перевязанный старик убрался, но поперли другие. Пара придурков, которым требовалась первая помощь, за ними мамаша с младенцем, тараторившая по-испански. Казалось, обо мне забыли. Возможно, я задремала и пришла в себя, когда она участливо обняла меня за плечи, спрашивая, есть ли мне куда пойти? Я сказала, что есть, и поинтересовалась, кто она такая: монахиня или еще кто? Тринидад сказала, что лучше называть ее сестрой, потому что настоящие монахини живут в монастырях, а она и остальные из ее ордена — в миру. Она и орден назвала, но мне это ничего не говорило: сомневаюсь, чтобы у нас в округе Калуга имелись хоть какие-нибудь сестры или монахини. Она ждала, когда я уйду, но мне почему-то не хотелось уходить от нее. Впрочем, что значит «почему-то»? Как раз это вполне понятно — Святой Дух впервые прикоснулся к пеплу, спрессованному вокруг моего сердца. Я указала на ее значок и спросила, что означает эта надпись. Значок представлял собой золотой крест на белой эмали с красным кровоточащим сердцем посередине, буквами UVIM на четырех концах креста и буквами SNSBS и FAM по золотому ободу.

Она пояснила, что это первые буквы слов «Общество сестер милосердия Крови Христовой» и «Fidelis ad Mortem», а остальные буквы обозначают девиз, которому они следуют, — «Ubi uadimus ibi manemur», то есть «Преданные до смерти» и «Куда мы приходим, там остаемся». Должно быть, непонимание было написано на моей физиономии, потому что она сочла нужным растолковать: когда они решают отправиться куда-то и позаботиться о людях, они не оставят их, даже если им самим будет грозить смерть. Меня заинтересовало, неужели кому-то из них и вправду пришлось умереть, и она ответила, что таких наберется около сотни. В Майами? Она издала удивленный смешок, потом как-то странно, на восточный манер закрыла лицо руками и попросила у меня прощения. Нет, в других странах. Мы специализируемся в помощи людям, пострадавшим от войны, объяснила она и спросила, не хочу ли я пойти в больницу. Идти туда я отказалась и стала допытываться, что же она в таком случае делает в Майами, где нет никаких войн, не считая перестрелок между бандами торговцев наркотиками. Оказалось, что это у нее что-то вроде каникул или отпуска. У меня было много вопросов, например, что это за маленький бронзовый ангел, висящий у нее на шее, но, хотя она не выглядела раздраженной или что-нибудь в этом роде, я ощутила исходившие от нее флюиды и поняла, что надо уходить. Тринидад вручила мне пакет с толстыми гигиеническими прокладками. Подумай о себе, Эмили, сказала она, и Господь благословит тебя. Она посмотрела на меня, и я почувствовала, что она видит меня насквозь, как, мне казалось, мог делать Рэй Боб, но вместо плохого сумела рассмотреть как раз хорошее. Это невероятно удивляло, поскольку в то время я вообще не думала, что во мне есть хоть что-то хорошее. Наружу я вышла с мыслью, что, если не считать Персиваля Орни Фоя, эта сестра самый интересный человек, когда-либо мне повстречавшийся.