Долина костей - Страница 118

118

Во время гражданской войны в Испании пилоты фашистских бомбардировщиков глушили свои моторы над морем и бесшумно планировали к суше, вновь запуская двигатели лишь на подходе к цели. До изобретения радаров подобный способ прекрасно срабатывал, а все новое — это хорошо забытое старое, поскольку пилот «антонова» поступил точно так же. Я заорала, чтобы поднять тревогу, и побежала обратно в церковь, но все они пели «dona nobis pacem» и, кроме того, было слишком поздно. «Антонов» спикировал на высоте в примерно тысяча двести футов и сбросил четыре большие бомбы. Я увидела, как из его задней грузовой двери вываливаются длинные черные цилиндры. Первая бомба разнесла нашу автобазу и топливный склад, вторая — палаточный лагерь. Раньше мне под бомбежку попадать не случалось, но о взрывчатых веществах я кое-что знала и могу сказать, что взрывы были мощными, оглушительными, какие могут производить только заряды в тысячи фунтов. Третья бомба с грохотом пробила жестяную крышу церкви и взорвалась внутри. Я не видела, куда угодила четвертая, потому что стояла как вкопанная с ребенком на руках, пока ударная волна, состоявшая из пыли, щебенки, битого кирпича, церковной утвари и людей, не сбила меня с ног.

Как это видится мне теперь, я выпала на время из вашего мира, что делает затруднительным рассказ о моих ощущениях. Как описать выпадение из прозы в поэзию? Из обыденности в миф. Из хроноса, материального времени, в кайрос, время Бога.

Потом, далеко не сразу, я пришла в себя, обнаружив, что ничего не вижу и лишь чувствую, как кто-то упорно тянет меня за руку. Мои глаза залила густая, липкая кровь из раны на голове. Я протерла их, и моему взору предстали дым, пыль и руины церкви — груда камней с торчащими обрывками жести, такая маленькая, что казалось немыслимым, каким образом под ней погребено такое множество душ. Я выкрикнула ее имя и начала разгребать обломки, как собака, но меня оттащил назад этот мальчик, Дол Бионг.

Эмили, Эмили, твердил он, они все мертвы, они все мертвы, и я замахнулась на него, слезы смывали липкую кровь, но он удержал меня. Он призывал меня уйти, и поскорее, потому что под руинами уже не осталось живых людей, а вслед за бомбежкой всегда появляются баггара. Я кричала «нет!», потом вырвалась и побежала к нашей спальной палатке, вообразив себе, что она, наверное, там, Господь каким-то чудом вывел ее из церкви в последний миг. Конечно, чуда не произошло, и беженцы уже рылись в вещах своих погибших благодетелей. Почему бы и нет? Но я все равно заорала на них, замолотила кулаками по их тусклой черной коже, прорвалась внутрь, туда, где мы спали с Норой. Я схватила старый рюкзак, в котором она хранила свои вещи, и высыпала ее смятую одежду, маленькое резное распятие, четки и некоторые из ее книг. Вещи, которые пахли ею живой. Мне хотелось перебить исходивший от руин запах смерти, зловоние паленых волос и костей, а главное, самое страшное, что сопутствует сожжению людей, — аромат барбекю. Когда ваш желудок, вопреки осознанию ужасной правды, откликается на аппетитный запах жареного мяса.

— Идем, идем, — настаивал мальчик, таща меня за собой сквозь толпу в огороженную зону.

Бойцы СНОА, перед тем как зайти в церковь, аккуратно сложили оружие и боеприпасы снаружи, и я увидела, как Дол прихватил оттуда АК, немудреную амуницию и какой-то мешок. Когда мы уходили, мне на глаза попалась та самая девчушка, из-за которой я выбежала из церкви и осталась в живых: сбивший меня с ног вихрь обломков вырвал ее из моих рук и снес ей половину головы. Завидуя бедняжке — мне хотелось, чтобы и меня ели мухи, — я тем не менее шла за Долом. Опять же, почему бы и нет? Норы не стало, и Господь в моей голове молчал. Никакие средневековые святые не указывали мне путь, а если кто и указывал, то только малъчишка-динка.

Мы пошли на восток через так называемый садд — территорию глинистых долин, в сезон дождей превращающуюся в слякотные трясины, с петляющими по ним реками и болотами, заросшими папирусом. Сейчас, в конце сухого сезона, эта местность была относительно проходима, влаги в почве было достаточно, а у Дола имелась еда — бобовые лепешки, сушеная рыба, вареный рис. Мы почти не разговаривали. Я садилась, куда он указывал, двигалась, если меня тянули, ела, когда мой спутник вкладывал мне в руку что-нибудь съедобное.

Несколько раз мы прятались от отрядов баггара, арабизированного племени, традиционно охотящегося за абд, главным образом за динка, но и за нуер тоже. Мы прятались в траве, он — с автоматом наготове, я — молча, абсолютно равнодушная. Степень опустошенности была столь велика, что во мне просто не оставалось ничего способного реагировать на окружающий мир. Я знаю, что мы перебирались через реки, где в глубоких местах встречались крокодилы и гиппопотамы. Дол был бесстрашным мальчиком, но даже он опасался гиппопотамов, нелепых и забавных с виду животных, которые, однако (вот еще один пример неисповедимости путей Господних), губят гораздо больше африканцев, чем хищные крокодилы. Потом мы перешли вброд очередную реку, шире встречавшихся ранее, и он сказал: это Пибор, его родные края. Теперь на ночь мы останавливались в деревнях, в круглых жилищах динка. Их этикет требует, чтобы гости за трапезой вели беседу, но меня это не волновало, я продолжала молчать.

Между тем обстановка вокруг была безрадостной. Правительство стремилось изгнать динка с нефтеносных земель: их оттесняли на восток, угоняли их скот, вооружали баггара и мурахилин, мусульманское племенное ополчение, бойцы которого захватывали девочек и мальчиков, обращая в рабство. При таких обстоятельствах нашим хозяевам было не до меня, тем паче что я и сама старалась сжаться в комочек и сделаться невидимой, а вот Дола принимали хорошо. Каждый динка в своем роде аристократ, но существуют особо почитаемые роды, и он принадлежал к одному из них, будучи последним потомком по мужской линии Пенг Бионга и святой женщины Атиам. Тогда-то я впервые услышала эту песню.

118