Долина костей - Страница 11

На моих глазах бабушка постарела на десять лет. Пока я демонстрировала маме и Рэю Бобу Дидероффу свои умения, она занялась уборкой посуды со стола, и на этом наши близкие отношения закончились. Читать она меня больше, разумеется, не учила, а о том, почему я так с ней поступила, ни разу не спросила. После того случая она как бы устранилась из нашей жизни, но это произошло без скандалов, и Рэй Боб по сему поводу не переживал, тем паче что бабуля не принадлежала к его церкви, а состояла в Американском союзе борьбы за гражданские свободы, что, с его точки зрения, заслуживало занесения в черный список. Собственно говоря, как я понимаю теперь, в этом списке должны были состоять практически все, кого матушка знала раньше, так что перечень, надо думать, получался внушительный, и это могло бы навести нас на некоторые размышления. Но не навело, потому как матушка была вне себя от счастья.

После свадьбы мы переехали в большой двухэтажный кирпичный дом на участке в пять акров, на улице, называвшейся Галф-авеню. Первые два месяца мама чувствовала себя королевой, потому что Рэй Боб делал для нее все, что мог, а остальные превратились в невидимок. Она избавилась от своего старого фордовского грузовичка и стала разъезжать в желтом «мустанге» с откидным верхом, оставшемся после первой миссис Дидерофф. У меня была собственная комната, имевшая общую стену с их спальней, так что по ночам я слышала, чем они занимались, а что это такое, мне и в девять лет было известно. Возможно, раз Лоуллин сбежала, он не был силен по части траха, но после ее исчезновения ему, как столпу церкви, живущему у всех на виду в таком маленьком местечке, как Вэйленд, пришлось предаваться воздержанию, и первое время после женитьбы он при полном согласии и поддержке матушки со всей мочи наверстывал упущенное. Однако примерно через шесть месяцев после свадьбы, когда Рэй Боб малость облегчился и его рвение поубавилось, мне довелось услышать из-за стены другие звуки: матушкин громкий крик, потом низкий, приглушенный голос Рэя Боба (я вообще ни разу не слышала, чтобы он напрягал голосовые связки, все и без этого его слушали) и ее резкий визг, неожиданно оборвавшийся с несколькими тяжелыми ударами, вовсе не ударами тела о кровать. Назавтра мама осталась в постели, а послезавтра, хотя и появилась, ходила как-то напряженно и почти не разговаривала. Ти Джо тоже лупил ее, когда они напивались, но на сей раз все было по-другому. Как я к ней ни присматривалась, никаких следов побоев так и не углядела. Это разжигало мое любопытство, но загадка была не из тех, ответ на которые можно найти в энциклопедии.

В пятый класс я пошла с новой фамилией, в качестве Эммилу Дидерофф, поскольку Рэй Боб сказал, что все мы одна семья. Через две недели после начала учебного года в пятницу днем я пришла домой из школы и обнаружила, что мамы дома нет, как нет в гараже и ее желтого «мустанга». Не появилась она и к возвращению Рэя Боба, но он сохранял полное спокойствие и только, бросив на меня свой проникающий в душу взгляд, спросил, не знаю ли я, где она.

«Нет, сэр», — ответила я, и он стал звонить куда-то по телефону.

Позднее той ночью я услышала сирены.

Маму нашли в округе Докси: она мчалась с недозволенной скоростью, и местный коп отжал ее машину к обочине, позвонил, проверив документы, Рэю Бобу, и тот забрал ее домой. Некоторое время после этого я ее не видела, так как Рэй Боб объявил, что у матушки нервный срыв и мы все должны молиться, чтобы ей полегчало. Дядюшка Рэя Боба, доктор Дидерофф, управлял так называемым санаторием на Вэйленд-Бич, местечком, где богатые люди могли оттянуться по полной программе, не рискуя нарваться на кого-нибудь из знакомых. Учитывая, что жизнь в округе Калуга протекала у всех на виду, это было немалым преимуществом. Я подслушала, что маму от ее нервного срыва лечат электрошоком, и даже представляла себе, как доктор Херм заставляет ее совать пальцы в розетку. Я лелеяла эту воображаемую картину, поскольку страшно разозлилась на нее за то, что она удрала одна, без меня, а вот задуматься, с чего это ей вообще приспичило отмочить такой фортель, мне даже в голову не пришло. О чем я, прости меня Господи, думала, так это о том, как извлечь из случившегося какую-нибудь выгоду, а поначалу просто боялась утратить свое положение в семье.

Но на следующий день Рэй Боб зашел ко мне в комнату, уселся в купленное мамой кресло-качалку и сказал, что Господь порой посылает нам трудности, чтобы выяснить, достойны ли мы Царствия Небесного, но я должна знать, что, как бы все ни обернулось, он всегда будет относиться ко мне как к своему собственному ребенку. Потом он полюбопытствовал, что я читаю, это был «Похищенный» Р. Л. Стивенсона, сказал, что ему тоже нравилось это произведение, когда он был мальчиком, и спросил, люблю ли я, когда мне читают вслух. По-честному следовало ответить «нет», но я уловила, что ему хотелось услышать «да», и тогда он взял книгу, лежавшую на моей постели, и сказал: «Садись ко мне на колени, я почитаю тебе». Вот так это и началось.

Я так и не разобралась, слышал ли Рэй Боб, как я, голос, видел ли похожего лучезарного человека, или же он пришел к Сатане своим, особым путем. Я пишу сейчас «лучезарный человек», потому что так это видение представляется мне в ретроспективе, хотя в детстве мне и в голову не приходило дать ему такое или какое-либо еще название, как не приходит в голову придумывать названия для совести или для естественных отправлений. Он просто появлялся в моей голове, или порой некая яркая вспышка пересекала поле моего зрения, ясная, как солнце, темная, как омут, прекрасная, как тигр, — и я знала, что он здесь. Он и сейчас здесь, соединенный со мною узами, крепкими, как стальные тросы: предполагается, что от его присутствия можно избавиться, зайдя в церковь, но боюсь, теперь это не срабатывает так, как раньше, может быть, потому, что даже некоторые священники в него не верят. А ведь все, и вы тоже, я уверена, видели его, но большинство людей, по его же наущению, предпочитают об этом забыть — он умеет ускользать из памяти. Может ли он сломать меня теперь, когда я в руках Господа? Только если я позволю ему, но Господь поможет мне, если я по-прежнему хочу этого, только мое намерение противостоять шатко и всегда было таковым. Я вновь могу скользнуть вниз, в этот всепоглощающий свет. Но он не хочет меня.