Долина костей - Страница 104

104

Рассказывала она обо всем этом с увлечением, даже с восторгом, словно книгу читала. А потом сказала, что мне, учитывая все то, что она обо мне знает, это, наверное, неинтересно.

— Ни хрена ты обо мне не знаешь, — возразила я, но Нора рассмеялась:

— Еще как знаю, дорогая. Знаю такое, чего ты сама о себе не знаешь. Например, что ты, как и я, католичка с колыбели.

— Враки дерьмовые! — заявила я.

— Никакие не враки, католичка, крещенная в церкви Святого Семейства в Гэйнсвилле, США, в возрасте одного месяца восьми дней, все как положено. Тебя принес отец.

Я уставилась на нее.

— Ты, наверно, считаешь нас кучкой спятивших на благотворительности теток, — продолжила Нора, — но ОКХ располагает одной из самых лучших разведывательных служб в мире. Иезуиты старше, но у нас больше денег. Ты думаешь, мы принимаем сюда людей, не выяснив о них абсолютно все, что можно узнать? Это же деньги, понимаешь, трастовый фонд. Ты ведь слышала про него?

Я ответила, что слышала, но считала эти денежки пропавшими во время войны. У Норы мои слова вызвали смех.

— Боже мой, — сказала она, — чтобы разорить кровниц, потребовалось бы нечто большее, чем просто мировая война. Деньги можно упрятать в таких местах, где им не страшны никакие бури. Нет, мы сохранили большую часть орденского достояния, и оно выросло с тех пор, хотя нам и пришлось внести залог за святого отца, когда он попал в небольшую переделку из-за истории с БанкоАмброзиано еще в семидесятые годы. Святой престол обанкротился, и мы пришли ему на помощь как добрые дочери церкви, мы и Opus Dei. Если бы не это, поверь мне, дорогая, мы бы все заваривали чай для епископов. А так деньги позволяют нам делать что угодно и оставаться любимицами Папы, маленькими сестрами милосердия. Деньги и тот факт, что мы гибнем с ужасающей частотой. Они не могут на это не реагировать, потому что церковь по-прежнему питает слабость к святым мученикам, а наш неофициальный девиз — Джим де Бри.

Я призналась, что насчет Джима до меня не дошло, и она пояснила, что Джим тут ни при чем, это французская фраза «je medébrouille», которая означает наличие ловкости, расторопности или находчивости. Потом она добавила, что, когда маленькая шлюшка, скрывающаяся от правосудия, объявляется полумертвой у самого большого приората, провозглашая себя атеисткой и рассказывая при этом, как ей являлась Екатерина Сиенская, в Риме многие поднимают брови и почесывают подбородки.

— Джетти не дурочка, как ты догадываешься, и она уверена, что ты представляешь собой нечто редкостное. И уж во всяком случае, ты не шпионка. Ну а ты сама-то, Эмили, кем себя считаешь?

Я сказала, что не знаю. Я растерялась, испугалась и начала всхлипывать, чего определенно не хотела делать тогда, и она шагнула ко мне, обняла рукой за плечи и сказала:

— Тогда нам придется помочь тебе это выяснить.

При этом прикосновении меня словно током ударило, током добра, конечно, но все равно это было нечто странное, потому что я неожиданно впала в истерику. Я буквально рухнула в ее объятия, измочив ее крахмальный белый передник соплями и слезами. Трудно сказать, что именно вызвало эти рыдания, может быть, сама природа такого доверительного, ласкового прикосновения и того, что таилось под ним. Никто никогда ко мне так не прикасался ни в детстве, ни потом, ни мать, ни, само собой, мужчины, а настоящего друга у меня просто никогда не имелось. Это прикосновение было любовным, но не сексуальным, что великая редкость в нашем несчастном мире, и оно как бы говорило: «Мы все несчастные бедолаги, но мы здесь, вместе, и в этом наше утешение». И вслух она снова и снова твердила «дорогая, успокойся», и все это со своим акцентом. «Дорогая, — повторяла она, — все устроится». Она сказала: «Давай поедем дальше, продолжим путь, но вести машину придется тебе, потому что у меня не хватает ступни». Это переключило меня с истерического плача на истерический смех: я тряслась от хохота, пока мой живот не сделался как стиральная доска.

Вот так, как выяснилось, состоялось мое обращение. Клайв Стейплз Льюис говорил, что прозрел, когда гнал на мотоцикле в Чипсайд, святой Павел — когда упал с лошади на пути в Дамаск, что же до меня, то я ехала по горной дороге по соседству с Норой Малвени, напевавшей «Stór Mo Chroí». Вот так просто. Я села за руль атеисткой, хоть и нашпигованной теологией, а вышла из кабины верующей католичкой.

После этого я прожила у Св. Екатерины семь месяцев и три дня. Радость по своей природе проста, и рассказывать о ней особо нечего, по моему разумению, боль и борьба куда более подходящие темы. Я фактически стала Нориным водителем и доверенным лицом. Ни Люцифер и никакие святые или ангелы мне в это время не являлись, как объяснила Нора, потому что они свою миссию выполнили.

«И вообще, — сказала она, — если уж на то пошло, дьявол тоже добрый католик, он делает требуемую работу и любит церковь. Бог свидетель, попробуй-ка отделить его от нее!»

А я любила ее и не слишком разграничивала эту любовь и ту, которой была обязана Богу, хотя, может быть, когда речь идет о любви, все сводится к одному.

В ту Пасху мы приехали в Роанок, и лунолицый евнух во имя Царствия Небесного начертал маслом крест на моем лбу: таким образом я прошла конфирмацию и была допущена к первому причастию. Честно скажу, хотелось бы мне ощутить что-то запредельное, но ничего такого не случилось. Нора, разумеется, была моим спонсором, и она подарила мне четки, которые я сохранила, хотя почти ими не пользовалась. Особого благочестия во мне нет, но ее это порадовало, и слава Богу. Там, в Роаноке, я увидела Скитера Сонненборга на его «харлее», промчавшегося мимо, обдав нас ветром, подобно шумному призраку из моей прошлой жизни. Меня это напугало: я-то считала его погибшим вместе с большинством остальных. Говорить правду ни Норе, ни кому-то еще не стала, но сдрейфила здорово и принялась упрашивать ее поскорее вернуться в приорат. Однако нам нужно было забросить кое-какой багаж на почту, а там, на стенде с объявлениями о розыске преступников, красовалась моя физиономия.

104